Никто не становится Томом Вульфом за одну ночь, даже сам Том Вульф.
Понемногу наращивайте напряжение. Каждый абзац должен усиливать предыдущий.Уделяйте больше внимания крепким деталям и меньше — пустой «развлекаловке». Особенно тщательной отделки заслуживают последние фразы в каждом абзаце — это своего рода трамплины, перебрасывающие читателя к следующему абзацу. Постарайтесь добавлять в них побольше юмора или неожиданности — этот прием с ключевыми фразами хорошо знаком эстрадным комикам. Заставьте читателя улыбнуться, и он будет вашим по крайней мере еще на один абзац.
Ищите материал везде, не ограничиваясь изучением самых очевидных источников и беседами с самыми очевидными людьми. Читайте плакаты, вывески и все те бесконечные объявления, которыми засорены обочины американских дорог. Читайте бирки на товарах и инструкции к игрушкам, описания лекарств и граффити на стенах. Читайте полные самодовольства рекламки на счетах от электрической и телефонной компаний на ежемесячных отчетах вашего банка. Читайте меню, каталоги и бесплатные газеты, которые вам суют в почтовый ящик. Заглядывайте в украмные уголки обычной газеты вроде посвященного недвижимости раздела в воскресном выпуске: вы можете судить о нравах своих соотечественников по тому, какие аксессуары для патио пользуются у них наибольшим спросом. Наш обыденный ландшафт насыщен абсурдными сообщениями и предостережениями. Научитесь их замечать. Мало того, что они выражают дух социума; многие из них еще и настолько причудливы, что могут подарить вам зачин редкой оригинальности.
Идеальное окончание должно слегка удивлять читателей и все-таки выглядеть абсолютно правильным. Они не ожидали, что статья закончится так скоро, так внезапно и именно такими словами. Но они понимают, что здесь все правильно. Хороший конце работает так же эффективно, как и хорошее начало. Он играет роль «реплики под занавес» в театральной комедии... Если вы готовы поставить точку, ставьте ее. Если вы изложили все факты и передали идею, которую хотели передать, ищите ближайший выход.
Часто для того, чтобы подвести черту, бывает достаточно нескольких фраз. В идеале они должны заключать в себе основную идею статьи и завершаться высказыванием, которое поражает нас своей точностью или неожиданностью.
Везде, где это возможно, старайтесь обходиться без пассивных конструкций. В том, что касается ясности и энергичности, разница между действительным и страдательным залогом эквивалентна разнице между жизнью и смертью. «Джон заметил его» звучит сильно. «Он был замечен Джноном» — слабо.
На свете нет ничего интереснее правды. То, что люди делают, - и то, что они говорят, - не перестает поражать меня своей красотой, или своей причудливостью, или своим драматизмом, или своей комичностью, или своей горечью. Разве кому-нибудь под силу придумать события удивительнее тех, что происходят в действительности?
Пусть у вас войдет в привычку читать то, что пишется сегодня, и то, что написано прежними мастерами. Писатели учатся на чужих примерах. Если бы меня спросили, как я научился писать, я ответил бы, что читал сочинения нравящихся мне авторов и пытался разобраться в том, как они делали свою работу. Но подражать имеет смысл только лучшим из лучших.
Сядьте за стол в понедельник утром и напишите о каком-нибудь событии, которое хорошо сохранилось у вас в памяти. Этому описанию ни к чему быть длинным — трех-четырех страниц вполне хватит, — но у него должны быть начало и конец. Затем положите готовый эпизод в папку и отправляйтесь заниматься другими делами. Во вторник утром сделайте то же самое. Эпизод номер два может быть и не связан с эпизодом номер один. Пишите о том, что вспомнилось; ваше подсознание само будет поставлять вам одну картинку из прошлого за другой.
Продолжайте вести эти записи в течение двух месяцев, или трех, или полугода. Не торопитесь засесть за «мемуары», которые планировали создать прежде, чем стали описывать отдельные эпизоды. Потом, в какой-нибудь удобный день, выньте все свои листки из папки и разложите на полу (это очень удобный писательский прием). Перечтите их и подумайте, что они вам подсказывают и как согласуются между собой. Они скажут вам, что следует включить в мемуары, а что нет. Скажут, что первично, а что вторично, что интересно, а что нет, что трогательно, что важно, что необычно, что забавно, о чем стоит поразмыслить и написать подробнее. Перед вами начнут вырисовываться контуры вашей истории и дорога, по которой нужно идти.
А после этого останется лишь соединить эпизоды в правильном порядке.
Ясно, что наиболее естественными писатели бывают тогда, когда пишут от первого лица. Литература — это интимное общение двоих людей, происходящее на бумаге, и она хороша в той мере, в какой сохраняет свою человечность. Поэтому я призываю сочинителей писать от первого лица — говорить «я», «мне», «мы» и «нас». Они же затевают спор.
«Кто я такой, чтобы навязывать другим мои мысли? — спрашивают они. — Или мои чувства?»
«А кто вы такой, чтобы бояться высказывать свои мысли? — отвечаю я. — Ведь вы уникальны. Больше никто не думает и не чувствует в точности так, как вы».
Не стоит употреблять восклицательный знак и ради того, чтобы читатель понял, что вы шутите или иронизируете... Читатели раздражаются, когда им подсказывают, где они должны улыбнуться. Этим вы лишаете их удовольствия самостоятельно обнаружить в вашей истории нечто комичное. Юмор становится эффектнее благодаря недосказанности, а восклицательный знак слишком уж груб и откровенен.
«Туристическая статья»: Ни в одном другом жанре нон-фикшн писатели не употребляют таких слащавых эпитетов и таких банальных выражений... Городки, расположенные высоко над уровнем моря, обычно «лепятся» к склонам гор или их подножиям — не помню, чтобы я хоть раз читал о городке, который бы никуда не прилепился, — а сельская местность изобилует тихими уголками, преимущественно полузабытыми.
Первый абзац ужасен — он полон банальностей, словно отштампованных машиной. Живой человек не мог написать такое. Абзац номер два немногим лучше. Но в третьем уже брезжит что-то естественное, а к четвертому вы наконец начинаете говорить своим обычным голосом. Это значит, что вы успокоились. Поразительно, как часто редактору приходится выбрасывать первые три-четыре абзаца статьи или даже целые страницы — вплоть до того места, где автор начинает говорить нормальным языком. Эти первые абзацы не только безличны и вычурны, они еще и ничего не сообщают- это результат сознательной попытки написать захватывающий пролог. Лично я как редактор всегда ищу фразу вроде того "Я никогда не забуду того дня, в который ...". Ага! - думаю я - Наконец-то личность!"
Вся штука в том, что написанное надо сначала вычистить, а уж потом разукрашивать. Вы должны знать, каковы главные инструменты и для чего они предназначены. Развивая эту аналогию, скажу, что в первую очередь необходимо научиться аккуратно пилить доски и загонять гвозди. Позже вы сможете снять фаски на ребрах или добавить изящные детали на свой вкус. Но ни в коем случае нельзя забывать, что вы заняты ремеслом, в основу которого положены определенные принципы. Если гвозди плохи, дом рухнет. Если глаголы слабы, а синтаксис шаток, то предложения развалятся.
Хорошие писатели всегда чувствуются прямо за текстом. Если вам не позволено употреблять "я", то по крайней мере думайте "я", когда сочиняете, или напишите черновик от первого лица, а потом уберите из него "я" - тогда ваш текст, хоть и безличный, все равно будет теплее.
Вы пишите для себя. Не пытайтесь представить себе широкую читательскую аудиторию. Такой аудитории не существует — каждый читатель отличается от других.
Писать — это тяжелая работа. Ясная фраза — не случайность. Очень редко фразы выходят ясными с первого и даже с третьего раза. Помните это в минуты отчаяния. Если вы обнаружите, что писать трудно, не удивляйтесь. Так оно и есть.
Ищите мусор в том, что вы написали, и безжалостно удаляйте его. Будьте благодарны за все, что вам удалось выбросить. Перепроверяйте каждое предложение, попавшее на бумагу. Есть ли у каждого слова своя незаменимая роль? Нельзя ли выразить ту же мысль более экономно? Не выглядит ли ваша фраза чересчур напыщенной, претенциозной или витиеватой? Не пожалели ли вы что-нибудь ненужное только потому, что оно кажется вам красивым?
Упрощайте же, упрощайте.
Писать учатся, когда пишут. Это азбучная истина, не теряющая своей истинности. Есть только один способ научиться писать — для этого вы должны заставить себя регулярно заносить на бумагу или печатать на компьютере определенное количество слов.
Никто не сказал всем этим новоиспеченным компьютерным писателям, что писать — значит переписывать. Из того, что они пишут быстро, еще не следует, что они пишут хорошо.
Впервые это противоречие обнажилось с появлением текстовых редакторов. Случились две противоположные вещи: хорошие писатели стали писать лучше, а плохие — хуже. Хорошие писатели обрадовались возможности бесконечно возиться со своими фразами — видоизменять их, сокращать и отделывать — без утомительной необходимости каждый раз перепечатывать все заново. Плохие стали еще более многословными, потому что писать вдруг стало необычайно легко и их фразы выглядели на экране ужасно красиво. Разве могли эти прекрасные фразы не быть совершенными?
Вы никогда не состоитесь как писатель, если не привыкнете уважать слова и не разовьете в себе почти болезненное внимание к оттенкам их значений. Наш язык богат на сильные и выразительные слова. Не жалейте времени на то, чтобы покопаться в нем и отыскать нужные.
Без большинства прилагательных также можно обойтись. Как и лишними наречиями, ими сдабривают свои фразы авторы, не замечающие, что нужный смысл уже содержится в существительном. Такая проза бывает засорена обрывистыми утесами и кружевной паутиной, а еще в ней пестрят прилагательные, обозначающие цвет предметов, чей цвет хорошо известен: желтых нарциссов и бурой земли. Если вы хотите вынести о нарциссах сколько-нибудь ценное суждение, выберите другой эпитет — например, «ослепительные». Если вы находитесь в том уголке страны, где земля красная, смело пишите об этом.
Читатель должен чувствовать, что писателю хорошо. Даже если ему плохо.
Много лет назад, когда я писал передовицы для New York Herald Tribune, моим редактором был огромный желчный техасец по фамилии Энджелкинг. Я уважал его за то, что он терпеть не мог претенциозности и бессмысленного топтания вокруг да около. Каждое утро мы обсуждали, какие статьи напишем для следующего номера и какую позицию нам следует занять. Иногда у нас возникали сомнения по этому поводу — особенно часто грешил ими наш эксперт по Латинской Америке.
«Что там насчет переворота в Уругвае?» — спрашивал редактор.
«Он может стать толчком для развития экономики, — отвечал журналист, — а может и дестабилизировать политическую ситуацию. Думаю, я перечислю возможные выгоды, а потом…»
«Ну вот что, — перебивал его техасец, — когда справляешь нужду, старайся хотя бы не обмочить обе ноги сразу».
Это была его любимая присказка, и более неэлегантного совета мне слышать не доводилось. Но я вспоминаю его всякий раз, когда пишу обзор или заметку на тему, которая живо меня волнует, и могу заявить с полной ответственностью: за всю мою долгую карьеру ни один другой совет не оказывался для меня таким полезным.
Деление на абзацы — тонкая, но важная составная часть написания статей и книг в жанре нон-фикшн. Это дорожный атлас, постоянно подсказывающий читателю, как вы организовали изложение своих идей. Проанализируйте хорошую прозу, чтобы понять, как действуют ее авторы. Вы обнаружите, что почти все они мыслят абзацами, а не фразами. Каждый абзац — это отдельное целое, единое по смыслу и по структуре.
Качество написанного прямо пропорционально количеству вредных мелочей, которые автору удалсь из него убрать. Пристально следите за каждым словом, которое переносите на бумагу, и вы заметите среди этих слов поразительно много ненужных.
Поначалу многим-кажется, что описывать чужие края легко. Но печальная истина состоит в том, что это отчаянно трудно. Иначе и быть не может, поскольку именно в этой области большинство авторов — как профессионалов, так и любителей — не просто терпят неудачу, но и откровенно проваливаются. И эти провалы объясняются вовсе не какими-то их ужасными недостатками. Наоборот, здесь виновата добродетель, имя которой — энтузиазм. На свете нет ничего более утомительного, чем слушать приятеля, вернувшегося из путешествия. Он в таком восторге от своих приключений, что хочет рассказать о них буквально все, — но это «все» нам не нужно. Мы хотели бы услышать лишь часть.
Чем его впечатления отличаются от впечатлений всех остальных? Что он узнал такого, о чем мы еще не слышали? Не надо описывать нам все аттракционы Диснейленда без исключения, или говорить, что от вида Большого каньона захватывает дух, или сообщать, что в Венеции есть каналы. Вот если какой-нибудь аттракцион в Диснейленде сломался или кто-нибудь упал в Большой каньон — что ж, об этом мы, так и быть, послушаем.
Еще один метод — это просто рассказать историю. Это такое очевидное и незамысловатое решение, что мы часто бываем склонны им пренебречь. Но это самый древний и самый надежный способ привлечь чужое внимание: каждый хочет, чтобы ему рассказали что-нибудь интересное.
Тире используется ради двух целей. Одна — это усилить или оправдать во второй части предложения ту мысль, которая высказана в первой. «Мы решили не останавливаться — осталась всего сотня миль, и мы вполне могли успеть к ужину». Самой своей формой тире словно подталкивает фразу вперед и объясняет, почему герои этой истории решили не останавливаться. Вторая цель подразумевает использование двух тире, между которыми в основную фразу вставляется дополнительная мысль. «Она велела мне садиться в машину — она все лето искала меня, чтобы постричься, — и мы молча поехали в город». Поясняющая деталь, для которой иначе потребовалось бы отдельное предложение, ненавязчиво сообщается читателю по дороге.
Следите, чтобы абзацы у вас были достаточно короткими. Текст воспринимается визуально — глаз реагирует на него раньше, чем мозг. Если то, что вы пишете, разбито на короткие абзацы, оно как бы наполнено воздухом и выглядит заманчиво, а огромный шмат сплошного текста может отпугнуть читателя, и он даже не рискнет за него взяться.
Не говорите, что вы были капельку смущены или чуть-чуть растеряны, что вы немного разозлились или слегка возмутились. Будьте смущенным и растерянным. Злитесь и возмущайтесь. Не надо портить свою прозу мелкими проявлениями нерешительности. Хороший автор не мямлит, а источает уверенность.
Когда мы говорим, что нам нравится стиль тех или иных писателей, мы подразумеваем под этим, что нам нравится их индивидуальность в том виде, в каком они выражают ее на бумаге. Если у нас есть выбор между двумя потенциальными попутчиками — а писатель как раз и зовет нас в совместное путешествие, — мы скорее выберем того, с кем нам будет веселее в дороге.
Помните, что слова — единственные инструменты, которые имеются в вашем распоряжении. Научитесь пользоваться ими умело и изобретательно. И не забывайте: кто-то невидимый всегда вас слушает.
Труднее всего решить, как начать статью. Зачин должен заинтриговать читателя провокационной идеей и не отпускать ни на секунду, добавляя немного информации с каждым новым абзацем. Эта информация сообщается затем, чтобы поддерживать в читателе интерес вплоть до самого конца.
...меня приводит в ярость другое - всякие новомодные праздники, придуманные рекламистами, чтобы заставить людей покупать ещё и ещё; мне осточертело смотреть, как моя семья клюёт на все эти мерзкие уловки; ну Рождество - ладно, куда ни шло, но ведь теперь нам навязали ещё и Праздник Матерей (спасибо маршалу Петену!), Праздник Отцов, Праздник святого Патрика, День святого Валентина, русский Новый год, китайский Новый год, Дни "Nutrasweet" и "Tupperware" и ещё чёрт знает что! Скоро в календаре пустых дней не останется, всех святых заменят 365 логотипов!
Знаете ли вы разницу между богатыми и бедными? Бедные продают наркотики, чтобы покупать «найки», в то время как богатые продают «найки», чтобы купить наркотики.
«Мы добиваемся не правды, а эффекта»…«Чем ложь грубее, тем легче ей верят». Все эти максимы принадлежат опять-таки Йозефу Геббельсу.
Вы – продукт нашей эпохи. Или нет. Это слишком легко – все валить на эпоху. Вы – просто ПРОДУКТ. Поскольку глобализация больше не учитывает отдельных людей, вам пришлось стать продуктом, чтобы общество интересовалось вами. Капитализм превращает людей в йогурты – скоропортящиеся (то есть смертные), зомбированные Зрелищем, – иными словами, нацеленные на уничтожение себе подобных.
Интересуясь чужим мнением, ты всегда рискуешь его услышать. А услышав, ты, вполне возможно, должен будешь с ним считаться.
Стоит тебе впасть в депресию — а ты пребываешь в ней постоянно… Печаль придает тебе здоровый вид. Отчаяние равно солнечному удару. Кто догадается, что ты несчастлив? Твое бронзовое лицо сияет, как медный таз. Думаешь, загар омолаживает? – дудки, все как раз наоборот: стариков распознают именно по этому несходящему коричневому налету. В наши дни только у старперов достаточно времени на то, чтобы золотить свою пилюлю. У молодежи бледные унылые физиономии, а стариканы, все как один, загорелые и веселые — еще бы, пенсии-то им капают с наших трудов!
Бергсон определил смех как «наложение механического на живое». Значит, слезы — обратное явление: живое, наложенное на механическое. Это сломавшийся робот, это денди, побежденный естественностью, это грубое вторжение правды в самое средоточие лицемерия.
Чтобы обратить человечество в рабство, реклама избрала путь въедливого, умелого внушения. Это первая в истории система господства человека над человеком, против которой бессильна даже свобода. Более того, она – эта система – сделала из свободы свое оружие, и это самая гениальная ее находка. Любая критика только льстит ей, любой памфлет только усиливает иллюзию ее слащавой терпимости. Она подчиняет вас в высшей степени элегантно. Все дозволено, никто тебя не тронет, пока ты миришься с этим бардаком. Система достигла своей цели: даже непослушание стало формой послушания. Наши разбитые жизни оформлены красивей некуда
Я — тот самый тип, что продает вам разное дерьмо. Тот, что заставляет вас мечтать о вещах, которых у вас никогда не будет. О вечно лазурных небесах, о неизменно соблазнительных красотках, об идеальном счастье, подкрашенном в PhotoShop'e. В моей профессии никто не желает вам счастья. Ведь счастливые люди — не потребляют.
Каждое утро ты прослушиваешь три автоответчика — у себя дома, в конторе и на мобильнике, плюс e-mail на твоем «макинтоше». Один только почтовый ящик вечно и безнадежно пуст. Ты больше не получаешь любовных писем. И никогда больше тебе не прочесть листочков, нацарапанных робким почерком, влажных от слез, благоухающих любовью, с трепетом вложенных в конверт, где тщательно выписан адрес и призыв к почтальону: «Не заплутайся в пути, милый почтальон, доставь это послание моему обожаемому адресату!..» Люди кончают самоубийством оттого, что получают по почте одну рекламу.
Отныне ты слушаешь только диски самоубийц – «Nirvana», INXS, Joy Division, Mike Brant. Ты чувствуешь себя древним старцем, ибо тебе нравятся допотопные виниловые пластинки (30 см в диаметре). Во Франции происходит 12000 самоубийств в год, то есть больше одного самоубийства в час: один час чтения этой вот книжонки – и готов покойник. А два часа (это если вы читаете медленно) – уже пара покойников. Ну и так далее. 24 добровольных жмурика в день. 168 сознательных уходов из жизни в неделю. 1000 желанных смертей каждый месяц. Настоящая бойня – под покровом всеобщего молчания. Франция – это сплошная гигантская секта Храма Солнца. По данным «Sofres», 13 % взрослых французов «уже серьезно обдумывали возможность самоубийства».
С возрастом люди не становятся счастливее — просто они опускают планку ниже, чем прежде.
В большинстве случаев любовь лицемерна: красивые девчонки влюбляются как раз в тех типов, у кого тугой кошелек и кто способен устроить им сладкую жизнь. Разве они не похожи на шлюх? Похожи!
Почему мы все гонимся за красотой? Потому что мир уродлив до тошноты. Нам хочется быть красивыми, ибо хочется стать лучше.
Влюбленный мужчина — это тот, кто любит смотреть на уснувшую женщину и время от времени наслаждаться ею.
Жить — значит маяться животом, все время, без остановки: в 15 лет у тебя болит живот потому, что влюблена; в 25 — оттого, что тебя пугает будущее; в 35 — от неумеренной выпивки; в 45 — от чрезмерно тяжелой работы; в 55 — потому, что ты больше не влюбляешься; в 65 — от грустных воспоминаний о прошлом; в 75 — от рака с метастазами.
Смерть — единственная встреча, не записанная в вашем органайзере.
Каждому человеку нужно какое нибудь хобби – якобы с целью «выйти из стресса», – но ты то прекрасно понимаешь, что на самом деле люди попросту пытаются выжить и не сойти с ума.
Все продается. Любовь, искусство, планета Земля, вы, я. Особенно я.
Мне кажется, изначально я хотел сеять вокруг себя одно добро. Но это оказалось невозможно по двум причинам: во-первых, мне мешали, во-вторых, я сам отрёкся от своего намерения.
Утро начинается с построения. И не просто утро – организация начинается с построения. И не просто организация – вся жизнь начинается с построения. Лично моя жизнь началась с построения. Жизнь – это построение.
"Офицерская честь" - павший афоризм, а слова "человеческое достоинство" - вызывают у офицеров дикий хохот, так смеются пьяные проститутки, когда с ними вдруг говорят о любви.
- Почему вы не повесились, лейтенант? Я спрашиваю, почему? Вы же должны были повеситься? Я должен был прийти, а вы должны были уже висеть! Ах, мы не умеем, нас не научили, бабушки-академики, сифилитики с кибернетиками. Не умеете вешаться - не мусольте шею! А уж если приспичило, то это надо делать не на моем экипаже, чтоб не портить мне показатели соцсоревнования и атмосферу охватившего нас внезапно всеобщего подъема! ВОН ОТСЮДА!
Валеру все время пытались убить. И не то чтобы это были люди - нет, скорее всего, так складывались обстоятельства.
Можно сказать, судьба, взяв в руки молоток, ходила за ним по пятам.
И все-то судьбе не удавалось уложить его на досочку, сделать по бокам бордюрчики и прикрыть всю эту красоту сверху крышечкой.
Так и жили: вредили по кругу друг другу.
Военнослужащий выбирает себе одно неприличное слово и постоянно с ним ходит
Начало
На флоте любое начинание всегда делится на четыре стадии:
первая - запугивание;
вторая - запутывание;
третья - наказание невиновных;
четвертая - награждение непричастных.
Конец
Боже мой, сколько не сделано… сколько не сделано… а сколько еще предстоит не сделать…
— «Есть», «так точно», «никак нет» и «ура!» — четыре слова, отпущенных военнослужащему. Как из них сделать кандидатскую диссертацию? Не понимаю…
Я вчера в первый раз в жизни подумал, осмотрелся, взглянул на жизнь трезво и ужаснулся
Я сейчас соберу узкий круг ограниченных людей; опираясь на них, разберусь и накажу кого попало
– Товарищ командир, прошу разрешения быть свободным.
– Вас освободила Великая Октябрьская революция.
– Товарищ командир, прошу разрешения на сход с корабля.
– А зачем?
– К жене.
– Дети есть?
– Двое.
– Остальное – разврат!
"Знания полученные из книг или от своих учителей, - как сказано в Ведах, - сравнимы с путешествием в повозке... Но повозка служит тебе только до тех пор, пока ты движешься по большой проторенной дороге. Как только она кончается , ты вынужден покинуть ее и идти дальше пешком".
Каждый цвет и каждая цветовая группа - это своего рода особая индивидуальность, которая развивается и живет по своим собственным законам.
К опытам с выявлением субъективных цветовых предпочтений следует подходить с большой осторожностью. В начале занятий необходимо избегать всякого намека на то, что "субъективный цвет" может выявить характер или настроение, образ мышления и чувства учеников. Многие люди не желают никому показывать, каковы они на самом деле. Люди, профессионально работающие с цветом, часто с большими мучениями находят свой "субъективный вариант".
В среде художников можно наблюдать три различных типа отношения к проблемам цвета. Первый тип характерен для художников «эпигонов», которые не ищут собственных цветовых решений, а скорее повторяют колорит своих учителей или других художников.
Ко второму относятся «оригиналы», которые пишут так, как это подсказывает им личный вкус. Они компонуют согласно своим представлениям о форме и цвете. И какой бы ни была тема их картин, их цветовое выражение всегда будет одинаковым. Леонардо да Винчи по поводу этой группы художников в своем «Трактате о живописи» писал следующее: «Как смешны и нелепы те художники, которые придают фигурам маленькие головы лишь потому, что малы их собственные». То, что Леонардо говорил здесь о пропорционировании, применимо и к области цвета.
Третий тип отношений к цвету представляет группа «универсалов», художников, работающих с цветом на основе знания его объективных законов. При этом каждая их композиция отличается своим собственным цветовым решением, соотнесённым с выбранной темой. Понятно, что эта группа художников немногочисленна, ибо каждый из них должен в своём субъективном цветовосприятии владеть всем спектром цветового круга, а это бывает нечасто. Помимо этого, художники «универсалы» должны обладать большими знаниями и иметь широкий мировоззренческий кругозор.
Нет необходимости утверждать, что цветовые композиции должны быть обязательно гармоничными, и когда Сёра говорит, что искусство - это гармония, то он путает художественные средства и цели искусства.
Пока мы являемся свидетелями того, как духовное умирает, а материальное давно сформировало свою собственную кровеносную систему, ставшую основой нашей жизни, больной склерозом и чреватой параличом.
Истинный художественный образ — это всегда наличие органической связи идеи и формы. Наличие же формы при отсутствии мысли или мысли при отсутствии формы — разновидности, разрушающие его и выводящие за пределы искусства.
Шедевры рождаются на пути стремления выразить нравственные идеалы. В свете этих нравственных идеалов и возникают представления и ощущения художника. Если он любит жизнь, испытывает неодолимую потребность ее познать, изменить, помочь тому, чтобы она стала лучше, словом, если художник стремится содействовать повышению ценности жизни, тогда нет опасности в том, что изображение действительности проходит через фильтр субъективных представлений и душевных состояний автора, ибо результат — всегда духовное усилие во имя человеческого совершенствования образа мира, пленяющего нас гармонией чувств и мыслей, благородством и трезвостью.
Искусство возникает и утверждается там, где существует вечная и неутолимая тоска по духовности, идеалу, собирающая людей вокруг искусства. Ложен путь, по которому устремилось современное искусство, отказавшееся от поисков смысла жизни во имя утверждения самоценной личности. Так называемое творчество начинает казаться каким-то странным занятием подозрительных личностей, утверждающих самодовлеющую ценность персонифицированного поступка. Просто как волеизъявление. Но в творчестве личность не утверждается, а служит другой, общей и высшей идее. Художник — всегда слуга, пытающийся как бы расплатиться за свой дар, данный ему, как чудо!
Я совершенно не способен поверить в то, что художник способен творить только ради самовыражения. Самовыражение без взаимопонимания бессмысленно. Самовыражение во имя осуществления духовной связи с другими — мучительно, невыгодно и в конечном счете жертвенно. Но вряд ли стоит труда слушать собственное эхо.
Мысль коротка, а образ абсолютен. Поэтому можно говорить о родстве впечатления, которое получает духовно подготовленный человек от произведения искусства, с чисто религиозным впечатлением. Искусство воздействует, прежде всего, на душу человека, формируя его духовную структуру.
Готовность и возможность довериться, поверить художнику — необходимое условие для восприятия и приятия искусства. Но иногда бывает трудно переступить ту черту непонимания, которая отделяет нас от чувственного поэтического образа! Как и для истинной веры в Бога или хотя бы для потребности в этой вере нужно обладать особым складом души, специфической чисто духовной потенцией.
Традиционные истины остаются истинами только тогда, когда они подтверждаются собственным опытом…
Дело все в том, что мы живем в воображаемом мире, мы сами творим его. И потому сами же зависим от его недостатков, но могли бы зависеть и от его достоинств.
Исследователь, как правило, обращается к тем или иным примерам из области искусства чаще всего для иллюстрации своей концепции, и, к сожалению, гораздо реже зависит от непосредственного и живого эмоционального контакта с самим произведением. Для чистого восприятия нужна собственная недюжинная способность оригинального, независимого и «невинного» суждения. Обычно же человек ищет опору своему мнению в контексте известных ему примеров и явлений.
А прекрасное и завершенное в искусстве — шедевральное — видится мне там, где не удается вычленить или предпочесть ни одну тенденцию — ни в идейном, ни в эстетическом смысле — без ущерба целостности произведения. В шедевре невозможно один из компонентов предпочесть другому, а его создателя как бы «поймать за руку», сформулировав его окончательные цели и задачи. «Искусство заключается в том, чтобы его не было заметно», — писал Овидий. Энгельс настаивал на том, что «чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства».
Нет ничего бессмысленнее слова «поиск» применительно к произведению искусства. Им прикрывается бессилие, внутренняя пустота, отсутствие истинного творческого сознания, ничтожное тщеславие. «Ищущий художник» — какая за этими словами мещанская амнистия убожества!
Действительно, искусство второй половины XX века утеряло тайну. В наше время художник захотел мгновенного и полного признания — немедленной платы за то, что совершается в области духа. Поражает в этом контексте судьба Кафки, не напечатавшего при жизни ни одного произведения и завещавшего своему душеприказчику уничтожить написанное им. По своей душевной организации в нравственном смысле Кафка принадлежит прошлому. Поэтому он так и страдал, не способный соответствовать своему времени. А так называемое современное искусство чаще всего фикция, ибо ошибочно полагать, что метод может стать смыслом и целью искусства. Демонстрацией этого своего метода с каким-то необузданным эксгибиционизмом занимаются большинство художников нашего времени.
Там, где речь идет о преднамеренной установке «на зрителя», там речь идет об индустрии развлечения, о зрелище и массах — о чем угодно, но только не об искусстве...
Надеюсь,что мы не доживем до того дня,когда торговцы будут предлагать готовые схемы,выгравированные на матовых стеклах видоискателя!
Техника нужна, прежде всего, для того, чтобы реализовать твое видение; ее значение именно в том, что она позволяет передать то, что ты видишь. Снимок - единственный результат, который засчитывается, он является доказательством, иначе нам осталось бы бесконечно описывать загубленные фотографии, существующие лишь в нашем собственном воображении.
Для меня цвет - это чрезвычайно важное информативное средство, но достаточно ограниченное, поскольку репродуцирование, воспроизведение цвета, по-прежнему является неконтролируемым химическим процессом, осуществляемым интуитивно, как в живописи. В отличие от черного, дающего наиболее полную гамму оттенков, цвет, напротив, имеет довольно фрагментарную гамму.
Именно с глаза для каждого из нас начинается пространство, тяготеющее к бесконечности, пространство настоящего, поражающее нас с большей или меньшей интенсивностью. Оно тут же, изменяясь на ходу, сворачивается в воспоминание. из всех имеющихся средств выражения фотография - единственное, которое способно зафиксировать конкретное мгновение. Мы играем с вещами, а они на глазах исчезают, но стоит им исчезнуть, оживить их уже невозможно.
Фотографировать - это значит задержать дыхание, когда все наши способности объединяются в погоне за ускользающей реальностью, и добытое таким образом изображение доставляет огромную физическую и интеллектуальную радость. Когда фотограф наводит видоискатель, линия прицела проходит через его глаз, голову и сердце.
Лично для меня фотография - это средство понимания, неотделимое от прочих визуальных средств выражения. Это способ выкрикнуть, освободиться, а не доказательство и утверждение собственной оригинальности. Это способ жить.
В мире, разрываемом стремлением к наживе, в мире, который захватили разрушительные сирены высоких технологий и жадная до энергии глобализация - этот новый вид рабства, - за всем этим существует Дружба, существует Любовь.
У тебя всегда должен быть какой-то продукт, помимо "тебя самого". Актрисе следует подсчитывать пьесы и фильмы, фотомодели - фотографии, писателю - слова, а художнику - картины, чтобы всегда точно знать, чего ты стоишь, а не зацикливаться на мысли, что твой продукт - это ты сам, твоя слава и твоя аура.
Мне нравится писать на квадратной плоскости, потому что не нужно думать, какой стороной её повернуть - это просто квадрат. Мне всегда хотелось делать картины только одного размера, но кто-то обязательно подходит и говорит: "Вы должны сделать её немного больше" или "немного меньше". Понимаете, я думаю, все картины должны быть одного размера и одного цвета, чтобы они были взаимозаменяемы, и никто не думал, что у него картина лучше или хуже. И если одна "основная картина" хорошая, то все они хорошие. Кроме того, даже если сюжеты разные, все всегда рисуют одну и ту же картину.
Когда производители одежды шили хорошую одежду из хороших материалов, простой парень, покупая костюм или рубашку, и ни чем особо не интересуюсь, кроме "подходит ли по размеру?", покупал отличный костюм с недурной отделкой из добротного материала. Но труд подорожал, и изготовители начали предлагать за те же деньги работу более низкого качества, но никто особенно не протестовал, и они стали испытывать - и до сих пор испытывают - тот предел качества, когда люди спросят наконец: "Это что, рубашка?"
Как только перестаешь чего-то хотеть, оно само идет в руки. Мой опыт доказывает - это абсолютная аксиома.
Вес не так важен, как в этом нас пытаются убедить журналы. Я знаю одну девушку, которая смотрит только на свое лицо в зеркальце домашней аптечки и никогда не смотрит ниже плеч, а весит она четыреста или пятьсот фунтов, но этого она не видит, а видит только красивое лицо и поэтому считает себя красавицей. И поэтому я тоже считаю ее красавицей, потому что обычно я принимаю людей такими, какими они сами себя видят, поскольку их представление о себе больше связано с тем, как они мыслят, нежели с их внешним видом. Может, она весит все шестьсот фунтов, кто знает. Если ей все равно, то и мне тоже.
Но если вы следите за своим весом, попробуйте нью-йоркскую диету Энди Уорхола: в ресторане я заказываю все, чего не хочу, так что могу долго возиться со всем этим, пока остальные едят. И каким бы шикарным ни был ресторан, настаиваю, чтобы официант завернул мне заказ с собой, а на улице я нахожу уголок, где могу оставить все это, ведь в Нью-Йорке так много людей, которые живут на улице и все их добро умещается в хозяйственной сумке.
Вот так я худею и остаюсь в хорошей форме, и думаю: быть может, кто-нибудь из таких людей найдет ужин с лягушачьими лапками на подоконнике. Однако никогда не знаешь, возможно, им так же не понравится мой заказ, как мне самому, и может быть, они пренебрегут им и станут рыться в помойке, ища горбушку черного хлеба. С людьми не угадаешь. Никогда не знаешь, что им понравится. Такова нью-йоркская диета Энди Уорхола.
Люди, живущие долго вместе, действительно становятся похожи друг на друга, потому что когда человек тебе нравится, ты заражаешься его причудами и симпатичными привычками. И вы едите одно и то же. У каждого свое представление о любви. Одна моя знакомая девушка сказала: «Я поняла, что он меня любит, когда он не кончил мне в рот».
«Нет, на самом деле я не дисциплинированный, – сказал я. – Просто так кажется, потому что я делаю то, что мне велят другие, и не жалуюсь, когда это делаю». Это мое правило, оно состоит из трех частей: 1. никогда не жаловаться на ситуацию, пока ситуация длится; 2. если ты не можешь поверить, что это происходит, сделай вид, что это кинофильм; и 3. когда это кончится, найди кого нибудь, кого можно в этом обвинить, и не давай ему забыть об этом. Если человек, на которого ты сваливаешь вину, умный, он превратит всю историю в шутку, так что всякий раз, как вы будете об этом вспоминать, вы оба сможете посмеяться над этим, и таким образом ужасная ситуация может задним числом оказаться забавной. (Но все зависит от того, насколько безжалостно ты преследуешь человека, которого ты обвиняешь, потому что он превращает все в шутку, только когда приходит в отчаяние, и чем больше ты доводишь его своими преследованиями, тем лучшую шутку он придумает.)
Художник – это человек, создающий то, в чем у людей нет необходимости, но – по какой-то причине – как он считает, это следует им дать.
Мне нравятся деньги на стенах. Например, вы собираетесь купить картину за 200 000 долларов. Я думаю, вам следует взять эти деньги, перевязать их в пачки и повесить на стену.
Когда я писал автопортрет, я не изобразил свои прыщи, потому что именно так и надо всегда делать. Прыщи – временное состояние, и они совсем не связаны с тем, как ты на самом деле выглядишь. Никогда не изображайте дефекты – им не место на хорошей картине, которая вам нужна.
На самом деле я не придаю особого значения «красавицам». Кто мне нравится, так это «говоруны». По-моему, хорошие собеседники – красивы, потому что интересные разговоры – это то, что я люблю. Из самого слова ясно, почему «говоруны» мне нравятся больше, чем «красавицы», почему я делаю больше звукозаписей, чем видеосъемок. «Говоруны» – не просто болтуны, они что-то делают. «Красавицы» же просто чем-то являются. Это необязательно плохо, я просто не знаю, что они такое. Интереснее быть с людьми, которые что-то делают.
Каждый человек в определенный период жизни по-своему красив. Более или менее. Иногда люди красивы в раннем детстве, но когда вырастают теряют красоту, а потом опять становятся красивыми, ближе к старости. Или у толстых людей могут быть красивые лица. Или у них могут быть кривые ноги и прекрасный торс. Можно быть первостатейной красавицей и не иметь грудей. А можно быть настоящим красавцем с маленьким сами-знаете-чем.
Красавицы на фотографиях отличаются от красавиц во плоти. Должно быть, нелегко быть фотомоделью, потому что хочется выглядеть как на собственной фотографии, но это невозможно.
Всегда, когда ты плачешь, ты мог бы смеяться, у тебя есть выбор.
Именно фантазии создают людям проблемы. Если бы у вас не было фантазий, то не было бы и проблем, потому что вы бы просто воспринимали все таким, как оно есть. Но тогда у вас не было бы романтических приключений, потому что романтические приключения – это когда находишь образ, о котором мечтал, в людях, не имеющих с ним ничего общего.
Иногда люди позволяют одной и той же проблеме годами портить им жизнь, а между тем они они могут просто сказать:
"Ну и что". Это одно из моих любимых выражений: " Ну и что?"
"Мама меня не любила". Ну и что.
"Муж не хочет меня". Ну и что.
"Я преуспел, но до сих пор одинок". Ну и что.
Многие образцовые биографии фотографов XX века (к примеру, Эдварда Стейхена, Билла Брандта, Анри Картье-Брессона, Ричарда Аведона) отмечены внезапными сменами социального уровня и этического содержания тематики. Может быть, самый наглядный такой переход – это переход от довоенной к послевоенной фотографии у Билла Брандта
Индустриальные общества подсаживают своих граждан на картинки. Это самая непреодолимая форма психического загрязнения. Острая потребность в красоте, нежелание исследовать то, что под поверхностью, упоение телесным миром – все эти составляющие эротического чувства проявляются в удовольствии, которое мы получаем от фотографии. Но у этого удовольствия есть оборотная сторона, чуждая свободе. Не будет преувеличением сказать, что у людей образуется фотозависимость: потребность превратить опыт в способ видения.
Человечество все так же пребывает в Платоновой пещере и по вековой привычке тешится лишь тенями, изображениями истины. Но фотография учит не так, как более древние, более рукотворные изображения. Во-первых, изображений, претендующих на наше внимание, теперь гораздо больше. Инвентаризация началась в 1839 году, и с тех пор сфотографировано, кажется, почти все. Сама эта ненасытность фотографического глаза меняет условия заключения в пещере – в нашем мире. Обучая нас новому визуальному кодексу, фотографии меняют и расширяют наши представления о том, на что стоит смотреть и что мы вправе наблюдать. Они – грамматика и, что еще важнее, этика зрения. И, наконец, самый грандиозный результат фотографической деятельности: она дает нам ощущение, что мы можем держать в голове весь мир – как антологию изображений.
Подобно автомобилям и пистолетам, фотокамера – машина фантазий и вызывает зависимость.
В самом деле, неотъемлемым достижением фотографии всегда была ее способность обнаружить красоту в непритязательном, убогом, ветхом. Реальное как минимум может растрогать. А трогательное – уже красиво. (Красота бедных, например.)
В последнее время фотография стала почти таким же популярным развлечением, как секс или танцы, – а это значит, что, как всякой массовой формой искусства, большинство людей занимаются ею не в художественных целях. Она главным образом – социальный ритуал, защита от тревоги и инструмент самоутверждения.
Запечатлеть достижения индивида в роли члена семьи (или иной группы) – это было одной из первых функций фотографии. Не меньше века фотографии свадеб были такой же непременной частью церемонии, как предписанные словесные формулы.
любая фотография всегда – вещь в контексте, смысл ее неизбежно выветривается.
Фотография предоставляет свидетельства. О чем-то мы слышали, однако сомневаемся – но, если нам покажут фотографию, это будет подтверждением.
И все же в акте фотографирования есть нечто хищническое. Сфотографировать человека – значит совершить над ним некоторое насилие: увидеть его таким, каким он себя никогда не видит, узнать о нем то, чего он не знал, словом, превратить его в объект, которым можно символически владеть.
Любой предмет можно изложить скучно, сухо и непонятно. А можно — весело, увлекательно и доступно. Вспомните хотя бы пособие по географии Швеции. Не читали? Да не может быть! А «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями», написанное Сельмой Лагерлеф? Да-да, это именно учебник географии для шведских первоклассников.
Психиатрия, как и все прочие дисциплины, невероятно интересна. Правда, знания ее погребены под культурным слоем малопонятных терминов — это очень удобно, когда надо блеснуть уровнем общей осведомленности, либо коротко и доступно (для посвященных) обрисовать клиническую картину, либо произвести неизгладимое впечатление на собеседника.
Моя задача — попытаться изложить психиатрию так, чтобы она стала понятной любому читателю, не растеряв при этом тех тонкостей и подробностей, что были бы важны для специалиста. И пояснить, наконец, откуда взялись все эти загадочные термины.
Начну с описания общей психопатологии — с описания симптомов и синдромов, которые вообще в психиатрии встречаются и из которых складывается клиническая картина болезни, а уже потом перейду к психопатологии частной, то есть к описанию собственно психических болезней.
Низы не хотели меня видеть, а верхи не могли без смеха обо мне говорить. «Верхи не могли, а низы не хотели». Что это предвещает, знатоки истинной философии истории? Совершенно верно: в ближайший же аванс меня будут пиздить по законам добра и красоты, а ближайший аванс – послезавтра, а значит, послезавтра меня измудохают.
И стоит мне прочесть хорошую книжку – я никак не могу разобраться, кто отчего пьет: низы, глядя вверх, или верхи, глядя вниз.
Не буду вам напоминать, как очищается политура. Это всякий младенец знает. Почему-то никто в России не знает, отчего умер Пушкин, а как очищается политура – это всякий знает.
Зато у моего народа – какие глаза! Они постоянно навыкате, но – никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла – но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!) Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий – эти глаза не сморгнут. Им всё божья роса…
Как сказала Шона Браун, старший вице-президент по операциям в Google, компания работает под девизом «Не будь злым», что делает ее местом, где просто нецелесообразно быть мудаком.
Если вы никогда, ни разу в жизни, не вели себя как мудак, пожалуйста, незамедлительно свяжитесь со мной — я хочу знать, как вам удалось совершить этот сверхчеловеческий подвиг.
Организации, серьезно относящиеся к правилу «не работайте с мудаками», применяют его к клиентам, потребителям, партнерам, стажерам — словом, ко всем, с кем помимо сотрудников можно столкнуться на работе
Жертвы учатся уклоняться от гнева своих тиранов, докладывая им только хорошие новости и умалчивая о плохих (даже скрывая их); кормят мудака ложными данными об эффективности. Люди учатся создавать иллюзию деятельности в присутствии притеснителя, когда тот лично инспектирует их.
Эффект мудаков столь разрушителен, поскольку они высасывают из людей всю энергию, лишают их самоуважения, используя множество маленьких подлых трюков, а не один-два ярких эпизода.
Набег Apple на Xerox PARC иногда описывают как самый дерзкий грабеж в истории компьютерной индустрии. Джобс порой не без гордости соглашался с этим мнением. «Нужно стараться выбирать лучшее из созданного человеком и применять этот опыт в своем деле, – однажды заметил он. – Пикассо говорил: «Хорошие художники копируют, великие – воруют». И мы никогда не стеснялись воровать великие идеи».
Почему мы считаем, что простота – это хорошо? Потому что, когда мы имеем дело с предметами, нам важно чувствовать, что мы управляем ими. Упорядочивая хаос, вы находите способ подчинить себе предмет. Простота – это не только наглядный стиль. Это не минимализм или отсутствие беспорядка. Чтобы достичь простоты, необходимо прорыть туннель в недрах сложности. Чтобы быть по-настоящему простым, нужно добраться до самой глубины. К примеру, если вам не хватает каких-нибудь винтиков, вы рискуете создать нечто чрезмерно сложное и запутанное. Но куда лучше сосредоточиться на простоте, познать ее, разобраться, из чего она состоит. Чтобы избавиться от второстепенного, нужно проникнуть в суть предмета.
В наше время есть искушение считать, что все проекты могут разрабатываться в электронных письмах и чатах. Но это безумие. Идеи рождаются в случайных встречах и посторонних разговорах. Натыкаешься на кого-нибудь, спрашиваешь, как дела, восторгаешься — и вскоре уже бурлишь миллионом идей.
Некоторые говорят: «Надо давать потребителям то, чего они хотят». Но это не мой подход. Наша работа — угадывать, что понадобится потребителям, прежде них самих. По-моему, Генри Форд как-то сказал: «Если бы я спросил у покупателей, что им нужно, они ответили бы: более быстрая лошадь». Люди не знают толком, чего они хотят, пока ты не покажешь им это. Вот почему я никогда не полагаюсь на исследования рынка. Наша задача — прочесть то, чего еще нет на странице.
Важно понимать, что надо делать. Но не менее важно еще и понимать, чего делать не надо.
Хотение в Париж бывает разное. На минуточку и навсегда, на экскурсию и на годик, служебное и мимолетное, всерьез и в шутку: "Я опять хочу в Париж. - А что, вы там уже были? - Нет, я уже когда-то хотел".
Моими любимыми фотографиями часто оказываются те, которые пробуждают сильное ощущение, выраженное в словах «я уже был здесь раньше». Серия «Обнаженные в домашней обстановке» началась с моего желания фотографировать комнаты в Шато Мармонт, которые мне очень хорошо знакомы, но кто будет смотреть на фотографии пустых комнат? Поэтому я добавил обнаженных женщин.
Перед отъездом отец дал мне очень хороший совет. «Послушай, мой мальчик, – сказал он. – Даже если у тебя нет ни гроша в кармане, когда ты выходишь из лачуги, в которой живешь, ты должен выглядеть на миллион долларов».
Утром плохо, а вечером хорошо — верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот — если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение — это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не знаю как вам, а мне гадок.
Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и вечером, и восходу они рады, и закату тоже рады, — так это уж просто мерзавцы, о них и говорить-то противно. Ну уж, а если кому одинаково скверно — и утром, и вечером — тут уж я не знаю, что и сказать, это уж конченый подонок и мудозвон. Потому что магазины у нас работают до девяти, а Елисеевский — тот даже до одиннадцати, и если ты не подонок, ты всегда сумеешь к вечеру подняться до чего-нибудь, до какой-нибудь пустяшной бездны…
Я расширял им кругозор по мере сил, и им очень нравилось, когда я им его расширял: особенно во всем, что касается Израиля и арабов. Тут они были в совершенном восторге — восторге от Израиля, в восторге от арабов, и от Голанских высот в особенности. А Аббэ Эбан и Моше Даян с языка у них не сходили. Приходили они утром с блядок, например, а один у другого спрашивает: «Ну как? Нинка из 13-ой комнаты даян эбан?» А тот отвечает с самодовольную усмешкою: «Куда ж она, падла денется? Конечно, даян.»
Учительница радовалась родственной душе, она тоже никогда не была в Париже, а французскому ее научили в институте преподаватели, которые тоже никогда не были в Париже, по учебникам, авторы которых там тоже не были. Странный город.
Объяснения преследуют другую цель: представить идею так, чтобы она заинтересовала людей. Объяснения привлекают внимание и позволяют сформировать собственный взгляд на идею, чтобы человек мог принимать обоснованные решения о необходимости получения дополнительной информации. Это и есть ключевой момент: объяснение — это упаковка, которая помогает людям почувствовать уверенность и узнать больше, потому что идея их заинтересовала.